Z – значит Захария - О`Брайен Роберт К.

Я сходила в пещеру, забрала оттуда будильник, лампу, вот эту самую тетрадь и ещё кое-что и вернулась в дом. Поставила будильник на полночь; как только он прозвенел, завела его на два часа, потом на четыре. Каждый раз при звонке я выходила из дому с фонариком и наведывалась в палатку к больному. Один раз он проснулся и опять попросил воды; я дала ему чашку. Остальное время он спокойно спал.

Сегодня утром я покрошила в молоко остатки кукурузной лепёшки и подала ему на завтрак. (Пришлось использовать порошковое молоко — коровы всё ещё гуляют на воле. Нужно будет их поймать и завести обратно на ферму. И кур тоже.)

В этот раз мой гость выглядел намного лучше. Из глаз исчезла муть, взгляд прояснился. Незнакомец поблагодарил меня за хлеб и молоко. Он даже смог похлебать самостоятельно. Закончив есть, он даже на короткое время присел на постели, но вскоре опять улёгся и проговорил:

— Нужно узнать, отчего я заболел.

— Думаю, потому что вы искупались в Бёрден-крике, — ответила я.

— В Бёрден-крике?

— В том ручье, что через дорогу.

— Ты знаешь, что я купался?

— Я наблюдала за вами... издали.

— Так значит, в этом ручье...

— В нём ничего не живёт. Не знаю, почему.

— Да, я обнаружил это. Но только на следующий день, после того как искупался. Какая глупая беспечность, и это после всего того, через что я прошёл! Я просто целый год не был в воде. Уж очень хотелось помыться. И всё равно надо было сначала проверить! Но ведь тот, другой ручеёк, что впадает в пруд — с ним всё было нормально. Вот я и решил... — Он оборвал фразу и несколько минут лежал молча. Потом сказал: — Надо узнать точно. Ты не могла бы...

— Что?

— Ты знаешь, что такое счётчик Гейгера?

— Те ваши стеклянные трубки.

— Да. Читать показания умеешь?

— Нет. То есть, я никогда не пробовала.

Я достала из его тележки меньшую из двух трубок, и он показал мне на одном её конце маленький датчик со стрелкой, которая при движении трубки колебалась, напоминая стрелку компаса. Шкала была проградуирована от нуля до двухсот. По просьбе моего гостя я пошла через дорогу к Бёрден-крику. В палатке и на дороге стрелка стояла примерно на пяти. Но стоило мне подойти к речке, как стрелка скакнула вверх. Остановившись как можно дальше от воды, я подержала трубку в футе над поверхностью. Стрелка метнулась, как шальная, до ста восьмидесяти, то есть почти до конца шкалы. А мой пациент находился непосредственно в воде. Неудивительно, что он заболел. Я не стала медлить и вернулась через дорогу обратно.

Когда я передала гостю, что показал счётчик, он застонал и прикрыл глаза ладонью.

— Сто восемьдесят! — произнёс он. — А я сидел в этой воде почти десять минут. О Господи. Должно быть, я получил триста «эр». Может, больше.

— Что это значит? — спросила я.

— Лучевая болезнь. Это очень плохо.

— Но ведь вам стало лучше.

— Болезнь проходит через несколько стадий.

Он много чего знал о лучевой болезни; вероятно, изучал этот предмет ещё до войны. Первая стадия, тошнота и рвота, длится только один день и быстро проходит. Затем наступает вторая стадия: радиация вызывает то, что он назвал внутриклеточной ионизацией, и вот она-то и наносит организму основной урон. Это значит, что часть молекул в клетках тела разрушается, так что клетки больше не могут нормально функционировать, не могут расти и делиться. И ещё это значит, что через короткий промежуток времени — два-три дня, может, чуть больше — мой гость заболеет гораздо сильнее. У него очень повысится температура, а поскольку клетки крови ослаблены и не могут воспроизводиться, разовьётся анемия. Хуже всего то, что он утратит всякую способность сопротивляться бактериям и прочим инфекциям; возникает реальная опасность воспаления лёгких, и он станет чрезвычайно восприимчив к малейшим загрязнениям пищи и воды.

— Будет очень плохо? — спросила я. — Насколько плохо?

Собственно, я имела в виду, не помрёт ли он, но говорить это, мне, само собой не хотелось. Он понял.

— Ты знаешь, что такое «эр»? Это «рентген», единица измерения радиации. Если я получил дозу в триста «эр», я, может, и выживу. Если четыреста или пятьсот... ну, тогда надежды нет.

Он произнёс это спокойным, будничным тоном, как будто это не его касалось. Случись такое со мной — я бы билась в истерике. Однако я постаралась держать себя в руках и тоже смотреть на дело с практической точки зрения. Поэтому я сказала:

— Пока вам лучше, расскажите, что я должна буду делать. У вас есть какие-то лекарства? Чем вам можно будет питаться?

Он взглянул на пузырёк с таблетками, так и стоявший на полу там, где я его поставила.

— Эти не помогут. Не сейчас. Нет, лекарства не существует. В больнице применили бы переливание крови и внутривенное введение питательных веществ.

Это мне, конечно, недоступно; очевидно, что я не смогу толком ничего для него сделать, пока не увижу, как развивается болезнь. Единственное, что он знал определённо на данный момент — это что у него будет очень высокая температура и анемия. Возможно, но не обязательно, у него проявится какая-то форма инфекции, типа пневмонии или дизентерии. Я смогу сделать только одно: постараться не допустить развития этой побочной инфекции. Надо будет кипятить и стерилизовать всё, что он ест и из чего ест, совсем как для младенца. Когда я пригоню обратно коров и кур, можно будет давать больному молоко и яйца — они сытные и легко усваиваются.

И если у него хватит сил, чтобы ходить, завтра нужно будет перевести его в дом. Он может спать на кровати в комнате Джозефа и Дэвида. В доме посуше, потеплей, да и мне будет легче ухаживать за ним.

Я только что осознала, что после всего случившегося так и не знаю его имени.

Глава 6

29 мая

Его зовут Джон Р. Лумис, химик из Итаки, штат Нью-Йорк, где располагается Корнельский университет [2]... вернее, где он когда-то располагался.

Этим утром больному стало значительно лучше — настолько, что я начала сомневаться, действительно ли он снова заболеет. Но он сказал, что это нормальное течение лучевой болезни. Оказалось, что мистер Лумис настоящий эксперт в этой области. Собственно говоря, до некоторой степени поэтому он, можно сказать, выжил и сумел проделать весь путь до нашей долины.

Я проснулась рано в приподнятом настроении: теперь мне есть с кем поговорить, пусть он и очень болен. Наносила воды, нагрела её и приняла ванну — давненько у меня не было такой возможности. (Я делаю вот что: выливаю в ванну пару вёдер горячей воды — когда наловчишься, этого вполне достаточно, чтобы очень даже неплохо вымыться). Потом надела красивые брюки. Что ни говори, мой гость — какая-никакая, а всё же компания, так что, решила я, следует принарядиться. Взглянув на себя в зеркало, я даже слегка смутилась, но это просто потому, что привыкла видеть себя в мужских джинсах.

Накануне, прежде чем лечь спать (снова в своей комнате), я отправилась на птичий двор, открыла ворота и рассыпала по земле немного зерна. Сегодня утром, одевшись, вышла и взглянула — как и ожидалось, куры пришли обратно, а в курятнике обнаружились три свежих яйца. Я сварила их, поджарила последнюю из своего запаса кукурузных лепёшек, приготовила кофе и открыла банку с томатным соком. Получился очень даже приличный завтрак. Поставив всё это вкупе с вазочкой малинового джема на поднос, я понесла еду в палатку. Солнце только что поднялось над восточным склоном — значит, сейчас около восьми тридцати. Где-то в глубине долины каркали вороны. Я была счастлива.

К моему удивлению, гость сидел у входа в палатку.

— Вам лучше, — сказала я.

— Пока да, — согласился он. — По крайней мере, думаю, смогу чего-нибудь поесть.

Я поставила перед ним поднос. Он уставился на него.

— Вот это да, — сказал он. Вернее, прошептал.

— Что?

— Да всё это. Свежие яйца. Тост. Кофе. Эта долина. Ты — совсем одна здесь. Ты здесь совсем одна?